Сайт Сергея Демченкова

Изображение: www.pixabay.com

Что отличает просвещённого человека от пресловутого дикаря из племени Мумбо-Юмбо?

Положим, в священных для всех мумбаев и юмбайцев Великих Шнурково-Узелковых Письменах начертано (то бишь наплетено): дабы воззвать к верховному божеству, надлежит: а) крепко накуриться мухоморов, б) двадцать раз долбануться головой о ствол железного дерева, в) вуаля! — произнести формулу призыва.

Не успеете вы дочитать эту белиберду до конца, как умухоморенный в хлам дикорастущий юмбаец в молитвенном экстазе раздолбает свой орган разумения о ближайшую дикорастущую орясину.

Ибо благочестивое деяние — нехитрое. А первозданным энтузиазмом пасынки тропической природы наделены с избытком — хватит на две-три революции дворцово-всенародного масштаба и тотальную орфографическую реформу в довесок.

Человек Нового времени подходит к делу иначе: он начинает задавать вопросы.

Положим, обкуриться — да, в этом, определённо, что-то есть!.. Но вот усердно колошматиться башкой о жёсткую корягу — что, правда, без долбежа никак? И, на минуточку, а есть ли бог вообще?

Ибо человек Нового времени взамен безвозвратно утраченных на пути социальной эволюции здорового мышечного тонуса и нездорового религиозного энтузиазма обзавёлся критическим мышлением.

Способность же критически мыслить начинается, как известно, с недоверия к любой априорной истине. Поэтому трезвомыслящий хомо новус, в отличие от простодушных сапиенсов Железного века, допускает предположение, что даже Великие Шнурково-Узелковые Письмена не свободны от ошибок.

И даже…

(на этом месте, уважаемые читатели, пожалуйста, раскройте пошире рот, закройте глаза и ложитесь ничком по направлению ударной волны — потому что сейчас я взорву к тысячекилотонной термо-ядрене-фене ваш мозг)

… ошибки встречаются даже в документах Министерства образования!

Дело, как говорится, житейское.
Вот, скажем, разработчик образовательного стандарта, изнурённый постоянными копипастами между несколькими близкородственными документами, в процессе созидательной теоретико-педагогической активности, словил ворону и в конце внушительно длинного списка неправильно расставил слов и падежов. Таким примерно образом:

«Выпускник, освоивший программу магистратуры, должен обладать следующими профессиональными компетенциями:
1. Владением навыками планирования, организации и реализации образовательной деятельности.
2. Владением навыками разработки учебно-методического обеспечения.
3. Педагогической поддержке профессионального самоопределения обучающихся».

В ходе всех положенных по чиновному протоколу проверок и перепроверок никто этой вороны не заметил. И вот уже министр образования РФ начертал на судьбоносной бумаге свою прихотливую завитушку, а в канцелярии неопознанную грамматическую ворону за министерской подписью равнодушно припечатали двуглавым казённым орлом.

Ну говорю же, пустяки — дело житейское.

И тут-то даёт о себе знать мировоззренческий разрыв между реликтовыми юмбами, населяющими обширные территории могучей островной империи под названием «Госслужба’, и рядовыми сапиенсами, которые последние полторы-две тысячи лет, вместо безмятежного кабинетного просиживания рабочего времени, пахали землю, творили, сражались — одним словом, худо-бедно двигались по пути социального и ментального развития.
Разумный человек в согласии с принципами критического мышления заключает: в тексте имеет место элементарный ляп — исправляем его на автомате и не заморачиваемся.

И было бы всё у всех хорошо, но нет — в дело непременно вмешиваются бюрократствующие юмбаи.

Коллегам из дружественного вуза скоро предстоит аккредитация. Как все разумные особи, они в многочисленных производных документах (которым счёт идёт на килограммы и без которых педагогическую деятельность, ясен перец, осуществлять немыслимо) педантично отлавливали министерских ворон, приводя словесные конструкции в соответствие с нормами русского языка.

И тут им свыше прилетело оч-ч-чень суровое внушение.
Единственная норма, которая имеет законодательную силу, — та, которая утверждена министром образования (или иными компетентными инстанциями). И если она вступает в противоречие с нормами русского языка, — это проблема носителей языка, но уж никак не минобра.

Короче говоря, коль скоро стандарт требует: «Должен обладать компетенцией
педагогической поддержке профессионального самоопределения», то должен обладать педагогической поддержке! Без всяких, знаете ли, политически незрелых розенталевских умствований!

А почему так?

А потому что в Священных Письменах именно так и сказано. Долбануться. Башкой. Двадцать раз. О дерево. Железное!
А если кто не долбанулся. Или не головой. Или не двадцать. Или обо что другое. Или хотя бы древесную породу выбрал помягче — тот отступник и преподаёт с нарушениями образовательного стандарта.

А с отступниками в племени Мумбо-Юмбо, как известно, разговор короток: поджарить на медленном огне и захачить на обед — дабы не нарушали общественное спокойствие.

Ведь применительно к сакральным текстам вопрос об ошибке в принципе не ставится: Великие Шнурки и Узелки врать не могут. И если они утверждают, что солнце садится на востоке, единственный способ привести реальность в соответствие со стандартом — переименовать запад в восток.

И вот коллеги в невероятной спешке (аккредитация-то уже на самом кончике носа!) стали в очередной раз переделывать сотни производных документов, скрупулёзно восстанавливая в них Священные Министерские Ошибки.

Вы не подумайте, я не расист. И вообще ни на полпальца никакой не не ист. Но, может быть, всё-таки ввести закон, чтобы не принимать на госслужбу юмбаев и прочих мумбоумных граждан?

Одной ведь бумаги тогда сколько удастся сэкономить!

Памятник безымянному бюрократу

[Аккредитация — процедура официального подтверждения соответствия объекта установленным критериям и показателям (из Википедии)]

Снилось мне вчера, что прохожу я Последнюю Аккредитацию.

Начался сон с того, что я умер.

И вот шагаю я по бесконечной анфиладе каких-то пышных дворцовых залов, звонко шлёпаю босыми подошвами — как бесплотному духу одежа мне теперь не положена.

Народу — никого. Один зал сменяется другим, ещё более великолепным. Иду бодро, усталости и в помине нет — ввиду совершенной бестелесности устать мне физически (точнее, метафизически) невозможно. Даже скучновато стало.

И тут вижу сбоку скромную, неприметную такую дверцу. Приоткрыта где-то на толщину кота. Внутри лампа настольная горит — значит сидит кто-то, работает. Дай, думаю, загляну — может объяснят наконец, что и как дальше.

Постучался, вошёл. Внутри обстановка спартанская: дубовый начальственный стол, на столе — лампа, за столом — мужичок, не то ангел Божий, не то ещё кто. По виду плюгавенький, занюханный слегка. На нынешнего директора Рособрнадзора похож.

На столе у него бумаги: пишет, пишет какие-то каракули, не разгибаясь.

На меня даже и не взглянул. Носом уткнулся в свои листы, требовательно протягивает левую руку:

— Свидетельство о смерти, страховой полис, ИНН, паспорт, карту компетенций, диплом о высшем образовании, удостоверения о повышении квалификации за последние три года, жизненные планы на каждый год за весь аккредитуемый период, рабочие программы по всем видам деятельности, программы практик, отчёты по практикам, программу итоговой посмертной аттестации, фонды оценочных средств, кадровую справку, справку о материально-техническом обеспечении, подшитые, разумеется, и с печатями, — в общем, полный пакет аккредитационных документов покойника. Живее гражданин! Давайте сюда бумаги, не задерживайте!

— Извините! — говорю я вежливо. — В последнее время я был немного занят и никаких бумаг собрать не сумел. Да и не думал, честно говоря, что они мне тут понадобятся.

Потусторонний чиновник даже строчить в своих листочках перестал, посмотрел на меня в упор:

— Вы, гражданин, простите за интимный вопрос, каким образом скончались?

— Да чего же тут интимного? — говорю. — Проходили давеча всем вузом аккредитацию. Последние пару недель считай что и не спал совсем, работал круглосуточно — перелопачивал ненужные бумажки килограммами. Плюс нервотрёпка бешеная. В итоге — сердечный приступ. Вот так вот и скапустился…

Загробный документовед аж над столешницей в священном ужасе приподнялся, десницу простёр и укоризненно мне перстом угрозил:

— Вы это, граждажданин, поаккуратнее! Какие-то у вас двусмысленные параллели получаются: дескать, не успела начаться аккредитация, как вы тут сразу и коньки отбрыкнули. Такие безответственные заявления бросают тень на работу наших надзорных органов! Но это я вам так, к сведению: чтобы вы, значит, дисциплинированнее были в своих умозаключениях — а то, знаете ли, и до административной ответственности недалеко. Но вот вы мне скажите: вы к той аккредитации, должно быть, за полгода готовились?

— Какое там полгода! Как минимум, год из-за неё никакой жизни не было — только и делаешь, что перекраиваешь по двадцать раз одни и те же талмуды по новой форме!

— В-о-о-т! Вот! Всего-то пустячок — на пять ближайших лет аккредитуетесь, а документацию за год нужно подчищать — иначе не уложитесь никак. А тут, шутка ли сказать, — на вечный срок! К тому же думаю, что в вашем конкретном случае без допзапроса никак не обойтись — у меня сложилось впечатление, что вы не веруете в благодать Рособрнадзора.

— Так что же мне делать-то? — говорю. — Поздновато как-то уже бумажки загодя готовить. С чем явился, с тем и принимайте. Душа моя бессмертная при мне, а что ещё для Царствия Небесного нужно?

— Вы это, не задерживайте, гражданин! Бросайте заниматься демагогией! Даю сроку вам до завтра: предоставите мне свидетельство о смерти, заключение о смерти из больницы с подписью и личной печатью врача, удостоверившего факт кончины, а также с гербовой печатью медучреждения. Потом: заверенную копию трудовой книжки врача, выписавшего заключение, копию диплома о высшем образовании…

— Моего что ли диплома?

— Гражданин, вы бы слушали внимательно! Время только расходуете понарасну! Медработника, конечно! Должен же я убедиться в его квалификации — а то вы ко мне так с заключением от ветеринара придёте! Дескать, вот он я, покойник. А мне ещё проконтролировать надо — вы официально, по документам покойник, или, пользуясь отсутствием, так сказать, жизненных функций, симулируете почём зря, претендуете на упокоение. Значит далее: стаж работы врача, удостоверившего факт смерти, не менее трёх лет, категория — не ниже первой, лучше — высшая…

— А если категория не та, или по стажу не дотягивает?

— Значит не аккредитуетесь, гражданин! Извлекайте своё бренное тело из земли, переудостоверяйте факт с участием медперсонала, отвечающего требованиям стандарта. Да не забудьте документально оформить процедуру эксгумации — иначе заключение у вас не приму, так и знайте! И параллельно начинайте собирать остальные документы. Целая жизнь у вас была — а на какие пустяки её потратили? Нет чтобы от самого рождения планомерно заниматься документационным обеспечением перехода в мир иной!

И опять в свои бумажки уткнулся, только ладошкой мне досадливо махнул: дескать, выметайтесь уже, гражданин; довольно я на вас драгоценного времени израсходовал!

Делать нечего — поплёлся я назад.

Вижу: навстречу старичок, божий одуванчик. Седенький такой, в руке белая тросточка, как у незрячего. А улыбка — благостная.

Заметил меня — всполошился:

— Вы это куда, мил человек? Вам ведь дорога вперёд, к блаженству и жизни вечной, а вы зачем- то назад, в муку смертную поспешаете!

— Да вот, — говорю, — гражданин у вас там сидит дюже строгий, без надлежащего документационного обеспечения вперёд не пропускает. Такой, знаете, на главного начальника из Рособрнадзора похож.

Старичка моего прямо-таки передёрнуло:

— Дорогой мой человек, ну что ж вы так! Здесь, в некотором смысле, преддверие пакибытия, а вы такие неудобь сказуемые слова тут произносите. Если уж потребовалось душе, образно говоря, облегчиться, так есть для этого дела известное словечко из трёх букв, которое молодёжь на заборах пишет. Оно и на слух благозвучное, и вреда от него никому ни на грош. А ежели всякими выражениями на «р» разбрасываться, так хоть тут и райские кущи, а ведь и накликать недолго. Одного вон уже по неосторожности привадили!

— Так этот вот самый гражданин?..

— Истинная правда! Кто-то из проходящих тоже вот так в сердцах, по земной, недавней памяти сболтнул, а он и материализовался! Сами понимаете: ему ж тут неуютно, всё равно как рыбу из воды вытащить. Ему ведь надо непременно знать, на кого он имеет право начальственно орать, а кто на него; какой припечатанной бумажкой в каждом случае подтереться. А тут никто ни на кого не ругается, заверенные копии и синие печати тут без надобности — вот он и ошалел немного с непривычки, забился в эту конурку; и сам к свету не идёт, и других только понапрасну с пути сбивает. Грешно сказать, я уж с ним лукавить пытался, чтобы его из кабинета выманить, хоть ангелу Божию вроде и неприлично: пойдёмте, значит, передохнуть, время для обеденного перерыва. Нет, говорит, не могу служебный пост покинуть! Вдруг в моё отсутствие неаккредитованный покойник прошмыгнёт! Так вот и сидит, точно заноза в афедроне. Застрял бедолага между поту- и посюсторонним, и ни туда, ни обратно — ни в ту, ни в сю. Чем ему помочь, ума не приложу…

— Так мне что же, никаких бумажек собирать не нужно?

— Эх, мил человек! Одна треть горестей этого мира от жадности, вторая — от глупости, а третья, самая путаная, — от бумажек. Так что мой вам надёжный совет: идите налегке! Давайте что ли провожу вас ко входу, чтобы опять где не заплутали.

…Тут и сон мой закончился…

Изображение: www.pixabay.com

Умники из числа самцов любят издеваться над женской логикой: дескать, хочешь широкой мужской ступнёй коричнево вляпаться в алогизмы — шерше ля фам.

А по мне — так очень даже простая и понятная логика. Аристотелева логика хороша в университетских аудиториях и на страницах учебников. А «женская» удобна в отношениях и в быту. Поэтому, кстати, мужчины к ней тоже постоянно прибегают.

Но вот какую логику я совсем не могу понять — так это логику чиновническую.

Приведу простой пример. Скажем, в вузе у вас учатся культурологи, музеологи, дирижёры, режиссёры и… чтобы никого ненароком не сглазить — дрессировщики древесных лягушек. Все они относятся к одной укрупнённой группе направлений подготовки.

Так вот: если преподаватели, отвечающие за дрессировку лягушек, готовясь к очередной аккредитации, напутают что-нибудь в отчётных документах, закроют всю укрупнённую группу. И режиссёров. И дирижёров. И культурологов. И музеологов. Даже если у них у всех документация в таком устрашающем порядке, что комар (не то что эксперт Рособрнадзора) носа не подточит.

Ну вот всё равно, как если бы проштрафился дядя Паша, и забрали бы его в милицию. А потом замели бы тётю Глашу. И малолетних Колю и Полю. А также престарелого Феофила Кондратьевича. А почему? А потому, что все они дяди Пашины родственники или соседи, пусть лично за ними никакой вины и не числится.

Придумал я сейчас этот абсурдный пример и понял: что-то мне эта ситуация напоминает.

Только никак не могу припомнить, что именно.

Недавно фитнес-браслет засчитал мне 17 минут лекции в качестве интенсивной тренировки. Не просто «другого упражнения» (такое частенько случается) — а тренировки! Интенсивной!

Целых 10 минут — до следующей пары — я был интенсивно горд собой.

Во время лекции, стоит мне оторваться от причала (читай — кафедры), меня, как щепку, подхватывают бурные волны риторики — и уносят в открытое море. Я энергично двигаюсь в узком пространстве между доской и партами, наполняю голос всей доступной мне эмфатикой и патетикой, жестикулирую с истинно итальянским темпераментом.

Специфика преподавательского труда последние пару-тройку десятилетий меняется в темпе брейк-данса.

Не так давно — на моём студенческом веку — преподаватель был, прежде всего, носителем знаний. Во многом уникальных — хотя бы потому, что львиную долю прочитанных им книжек и статей в малотиражных сборниках нигде ближе Москвы (или его личной библиотеки) достать было невозможно.

Сегодня уникальным знанием никого не впечатлишь. Знаний сегодня много, и они доступнее вокзальной шлюхи (в смысле — и платить-то не надо). Даже если строить курс полностью на базе авторской концепции, на фоне бесконечных альтернатив она никем не будет воспринята как откровение — всего лишь одна точка зрения из многих.

Но роль модератора знаний и погонщика лентяев (где искать; как искать; как научиться отбирать действительно важное; и да — не тормози, работай, сцуко!) — эта роль «умного помощника», которую эпоха упорно навязывает вузовскому работнику, не вызывает у меня энтузиазма.

Но та же эпоха, до абсолютного нуля обесценивающая индивидуальность в массовом производстве (неважно — тампононов ли, знаний ли), предоставляет нам выбор: чем дешевле индивидуум в сфере товарного и символического производства, тем выше его значение в сфере творчества, и тем дороже любой, даже символический, творческий вклад в сферу производства.

Хочешь быть ходячим органайзером для «потребителей образовательных услуг» — будь им. Ностителем Истины (с большой и виньеточно выписанной буквы) тебе не быть.

Но ты можешь быть артистом.

Как органайзер, по большому счёту, ты избыточен: при наличии грамотно устроенной образовательной среды и минимальной самодисциплины у студентов, преподаватель превращается в заурядный элемент академического декорума. Профессора, как известно, красит борода. А профессор, несомненно, красит аудиторию.

Но как художник слова и мысли ты незаменим. Ты в силах заразить аудиторию своими идеями, своими сомнениями, своей жаждой поиска. Аудитория — твоя сцена. Мел, доска, проектор, любая подручная ерунда — твой реквизит. Я, кстати, презентации не люблю. Я могу использовать их в спектакле, но мне нравится вещественный, шершавый реквизит, плотно ложащийся в руку.

И вот тут мы сталкиваемся с фундаментальным противоречием. Артист — если он артист, а не «кушать подано» — не должен думать о бумагах. Если ему на каждую роль придётся оформлять прорву ненужных листков, каждый о десяти согласующих подписях и о пятнадцати синих печатях, ему некогда, а главное, нечем будет работать. Вдохновение — ценный и ограниченный ресурс. Если расходовать свой талант не по назначению — всё вдохновение уйдёт в целлюлозу.

Я даю не больше одного первоклассного спектакля в месяц. И то — скорее реже, чем чаще. И то — скорее по внезапному вдохновению, чем в результате долой и въедливой работы над ролью.

А я бы, пожалуй, готов был играть с полной отдачей каждый день. И даже не по одному спектаклю. Так чтобы майка к антракту намокала от пота.

Но моё театральное начальство — из минобра и рособрнадзора — мне этого не даёт. И если у меня всё же время от времени получаются по-настоящему сильные спектакли, то это не благодаря, а вопреки.

Там, наверху, считают, что всем нам лучше быть органайзерами.