Бабочка на снегу
Заметки

Война и мир

Вчера под утро снилось, что меня судят за какое-то из нынешних особо изощрённых мыслепреступлений. 

То ли я слово «МИР» не к месту в разговоре ввернул, то ли про «ВОЙНУ» брякнул в какой-то неподобающей ситуации. То ли вообще попался на улице с четырёхтомником «ВОЙНА и МИР» — и попал под статью (а роман-эпопею Толстого у меня изъяли как средство наглядной агитации).

Одним словом, судят меня. 

Не без комфорта, в общем-то, судят. Обстановка спокойная, деловая. Его честь раговаривает негромко, по существу, на меня не сердится, не кричит — исключительно на «вы» ко мне обращается. Иногда, как бы в знак особого доверия, даже гражданином меня называет.  Дескать, ответственно осуждаетесь, товарищ гражданин, — без истерик, без нервотрёпки наших судебных органов; продолжайте в том же духе!

В предбанике судейском (у секретарки или, как её там, — помощницы, наверное) музыка лирическая играет — настроение создает. 

Человека осудить — дело  нешуточное, тут большая ответственность нужна. Вот и его честь взвешивает свои слова, говорит обдуманно, иногда паузу берёт, чтобы мысль поточнее сформулировать. В такие моменты до меня из предбанника даже отдельные музыкальные пассажи долетают:

Запахло весной, метелям отбой.

Хозяин седой, ворота открой!

Запахло весной, боль снимет рукой.

Знакомой тропой вернусь я домой!

Весна, деревья, снег

Одним словом, суд гуманно протекает, оптимистично. 

Опять же, и я по какой-то приятной, совсем даже не людоедской статье иду — едва ли не по административной. По ней, кажется, самое суровое наказание — не то три, не то четыре недели ареста.

И его честь — он ведь тоже не зверь какой-нибудь. Он ведь, наверно, тоже понимает, что я не самый ужасающий в этой стране преступник, что в этой стране и другие, куда более настоящие преступники имеются. Но закон есть закон: раз уж дело заведено — не разводить же его назад? Так что я не по злодейству  преступления — я, главным образом, для порядку осуждаюсь. Иначе ведь никакого порядка в стране не будет — если всякое начатое дело до конца не доводить.

Ну вот, значит, продолжаю я неторопливо осуждаться. 

Сижу на своём арестантском стульчике; само собой, мандражирую немного. Краем уха — для нервного детокса — музычку слушаю:

Разбегутся под ногами ручейки,

Песни рвутся на свободу из души.

Не вернётся моя молодость ни дня,

А в замену по вискам стучит весна!

Весна, березы, половолье

На этой решительной стадии процессуальных процедур моё дело — скромное. Моё дело — сидеть и слушать, что мне умные люди скажут. Как там со мною и моим противоправным поведением быть дальше? Как я смогу искупить свою вину перед обществом? Опять же, книжки у меня насовсем отобрали или изучат их на предмет антигуманистического содержимого и вернут?

Одним словом, слушаю слова и музыку; готовлюсь искупать. Чувствую даже некоторое душевное обновление.

Сменю минус, в душе ближе тёплый плюс.

Знай хозяин, я к тебе уж не вернусь.

И тут — как в голову ударило! Ну вот, положим, осудился я окончательно. Захожу я, положим, в камеру, приветствую других временно отбывающих граждан. И вот что я им в этот самый момент скажу?

«Здравствуйте»?

«Всем привет»?

«Доброго времени суток»?

А ведь как ты себя сразу в коллективе поставишь, так оно дальше и пойдёт. Тут никак ошибиться нельзя.

Если, положим, на приём в какое начальственное учреждение прийти или в магазине на кассе, — там я всегда знаю, что сказать. А тут — не знаю!

Весна, половодье, отражения деревьев в воде

Я ещё никогда и в больнице по стольку-то не лежал. Максимум, две недели. А тут сразу бряк — и на полный месяц!

Опять же, в больнице — оно почти в точности, как на воле, только кормят всё больше каким-то силосом, кровь из пальца берут и гулять на улицу не пускают. Но, если по правде, так я и на воле не очень-то разгуливаю. Так, в основном с работы да на работу. Да и питание — оно, как известно, дело наживное.

А тут — сразу тюрьма! Централ. Зона. Бутырка. Цугундер.

Меня ж нигде — ни в школе, ни в вузе, ни на собраниях трудового коллектива — к этому не  готовили. 

Я в школе стихи Пушкина учил. «Буря мглою небо кроет…» и так далее. А ведь если до дела дойдёт, так мне даже чмыря какого-нибудь из петушатника убойно матом покрыть — и то невпотяг. 

У меня разные учёные слова ещё со школы накрепко в голове засели: феноменология, лексикология, словообразование… А никакой настоящей лексикой не владею! Не говоря уже про словообразование. О петушатнике одно только это и могу сказать, что где-то он там на зоне существует. А что это за место такое? Какие дела в нём творятся?

Вот и всё моё образование.

Весна, земля, поле, одуванчик

Не о том, ох, не о том все эти годы мне учителя твердили! В магазине или у начальства я и сам уж как-нибудь извернусь — тут мне лексикология не нужна. А вот на зоне — совсем другое дело! На зоне без неё никак.

Вся наша жизнь здесь последние лет с полтысячи — от сумы и до тюрьмы. А учат ведь, как нарочно, ровно тому, что между. А самому главному, самому неотступному, самому непреодолимому в жизни — ни суме, ни тюрьме — не учат!..

Запечалился я даже немного — отвлёкся от судебного производства. Вдруг слышу — его честь голос повысил. Торжественно так объявляет: «Приговор окончательный! Обжалованию и пересмотру не подлежит!»

А к чему приговорил — я без понятия!

Встрепенулся я — хочу ему уточняющий вопрос задать. Но тут картинка вся как-то разом поплыла, — короче, просыпаюсь я с неуточнённым приговором.

От сумы и до тюрьмы — а что именно мне отмерено, теперь уже и не узнать никак! Если, конечно (не дай бог!), наяву не сбудется…

Степь, ковыль,река

Уже весенний, яркий утренний свет сквозь веки пробивается. Всё, проснулся — пора вставать.

И тут, на самой границе сна, — считай, уже почти за границей — до меня последний какой-то случайный обрывок песни долетает. Не то из судебного предбанника, не то из прошлого, не то из будущего…

Что говорить. Конечно, это плохо,

Что жить пришлось от воли далеко.

А где-то рядом гулко шла эпоха.

Без нас ей было очень нелегко.

Одетые в казённые бушлаты,

Гадали мы за стенами тюрьмы:

Она ли перед нами виновата,

А, может, больше виноваты мы?..

Но вот опять весёлая столица

Горит над нами звёздами огней.

И всё, конечно, может повториться.

Но мы теперь во много раз умней.

Мне говорят: «Поэт, поглубже мысли!

И тень, и свет эпохи передай!»

И под своим расплывчатым «осмысли»

Упрямо понимают: «оправдай».

Я не могу оправдывать утраты,

И есть одна особенная боль:

Мы сами были в чём-то виноваты,

Мы сами где-то

Проиграли

Бой.

Вечер, цветы яблони, дорога