Давным-давно, в короткоштанном дошколятском возрасте, я сочинил песню.

Слова там были такие (а мелодии считай что и вовсе не было):

«Солнышко село, солнышко село, солнышко село…»

… вы уж потерпите, уважаемые читатели: в песнях, как известно, требуется по пять раз повторять одно и то же — так уж они устроены. Давайте лучше начнём с начала:

«Солнышко село, солнышко село, солнышко село за гребень волны».

И вторая строчка:

«Солнышко село, солнышко село, солнышко село в край тишины».
И, собственно, всё. На этом песня заканчивается.

Когда в моей голове сочинились эти две строчки, меня бросило в жар восторга. Песня показалась мне гениальной.

Если честно, она мне и сейчас такой кажется — с одной, впрочем, существенной оговоркой.

Встречаются разные типы гениальности.

Есть тексты, гениальные своими художественными и философскими прозрениями (относительно усреднённого уровня эпохи). Как «Фауст» Гёте.

Есть тексты, гениальные своей новизной. Ни отточенности мысли, ни совершенства формы там нет — просто так раньше никто не делал. Например, «Чёрный квадрат» Малевича.

Бывают же тексты, гениальные той метафизической, сверхчувственной реальностью, которую они манифестируют.

И тут мы упираемся в парадокс «невыразимого» — изрядно обшарпанный в эпоху романтизма камень художественного преткновения.

Невыразимое потому так и называется, что никакими образами и никакими отвлечёнными сочетаниями красок или звуков его передать нельзя. На него можно только невнятно и беспомощно намекнуть. И если в твоём беспомощном намёке читатель ощутит что-то смутно знакомое, когда-то внутренне им уже пережитое, он сможет прочувствоваать скрывающееся далеко за текстом. Иначе он не ощутит вообще ничего.

Здесь требуется схождение нескольких редких факторов: метафизический опыт автора, сходный по фактуре метафизический опыт читателя и, наконец, авторское художественное мастерство. Само по себе оно в этих обстоятельствах бессильно, но абсолютно необходимо для того, чтобы можно было установить контакт между двумя метафизическими континуумами, более далёкими друг от друга, чем разделённые бездной световых лет галактики.

И ещё. В метафизических, пардоньте за выражение, восхИщениях, свежесть потребна ничуть не менее, чем в хлебопекарном деле.

По-настоящему сильное метафизическое переживание настолько далеко от всего данного нам в опыте и ощущениях, настолько всеобъемлюще в своей огромности, что на уютном чердачке памяти, пожалуй, и не найдётся места, где оно могло бы хоть как-то разместиться.

Подозреваю (хотя с биологической и когнитивистской точки зрения всё, о чём я тут пишу, — чушь на постном масле) — подозреваю, что наши нейронные связи, год за годом плетущиеся по рельсово-прямолинейным, булевым законам эмпирики, для хранения изысканного метафизического контента вовсе не приспособлены.

Поэтому мета-озарения надо формалинить в едком, омертвляющем растворе словесной эссенции сразу — пока они ещё живы, сочны и свежи, пока они ещё не успели развеяться в межзвёздном эфире.

Короче, маета одна с этим невыразимым!

В детской недо-песне из двух строчек фатально недовоплотилось одно из самых ярких моих переживаний иной реальности.

И оно уже никогда не станет словом и навеки пребудет в эфирной области невыразимого.