На приступочке у нашего корпуса расположился Фёдор Михалыч, собранный из фанерок, стилизованных под книжные листы. Стоит скромно, почти неприметно, никому в глаза не суётся.

Есть такая порода интеллигентных нищих: попрошайничать они стесняются, да и не умеют. 

Помню, ходила одна старушка, сухонькая, сгорбленная, востроносая — совсем как Баба Яга из сказки. Продавала  с рук самодельную тряпичную куклу — не то зайца, не то Петрушку — всё, кажется, одну и ту же. 

Я при очередной встрече первым движением порывался всучить ей сотню-другую, но потом впадал в раздумчивость: как тут всучать, если не просит? — Тут важно правильный подход иметь. А если напрямую, через зайца, — заяц мне, по правде сказать, в хозяйстве не очень-то и нужен. 

Так как-то и не сладилась моя к ней благотворительность.

Вот и сейчас подумалось: зябнет мужчинка сиротой на трёх ветрах (четвёртый из-за стенки до него не досягает), молчаливо, но с сознанием собственного достоинства знаменует вечные истины. 

По-хорошему бы, надо морально поддержать. Перечитать что-нибудь там из «Пятикнижия»…

С другой же, — а вот на кой мне ляд в моём умственном хозяйстве столько многабукафф? 

Было время — между тем, когда я игрался в зайцев, и нынешним, циническим, — букафф в этих нервных, просветлённо-истероидных книжках мне не казалось слишком много; даже, напротив, казалось, что написано было трагически мало.

А вот сейчас смотрю: чахнет бедолага почём зря на сквозняке, знаменует с пылкой самоотдачей высокие истины. Надо бы поддержать человека. 

А вот нутро не принимает. Не принимает, значится, нутро.

В общем, извини, Михалыч! Без обид.
См. также: Два Петрушки