Дело было осенью. Мы увозили с дачи целый ворох рабочей одежды, чтобы постирать перед новым садовым сезоном.

Впереди на дороге что-то трепыхалось — не то кусок грязного полиэтилена, не то замызганная газета.

Когда мы подъехали ближе, то поняли, что это был котёнок. Окровавленный, припечатанный колесом к асфальту, он нелепо взмахивал выломанной под неестественным углом лапкой — словно бабочка крылом.

Думали мы об одном и том же.

— Тормози, жена, — сказал я.

Схватил в багажнике первую попавшуюся кофточку и побежал назад.

Котёнок уже не шевелился. Взяв его на руки, я почувствовал, как обломки черепа мягко хотят под пальцами. Какой-то милосердный водитель не стал отводить в сторону глаза и руль. Говорю без иронии: едва ли эту бабочку можно было спасти.

Одним из главных камней преткновения в богословии является проблема теодицеи.

Если говорить без лишних мудрствований, суть её в следующем: почему, будучи всеблагим, всеведущим и всемогущим, Господь всё же допускает страдания?

Любые попытки решить вопрос в лоб, методами рационального мышления, так же откровенно беспомощны, как рассуждения друзей библейского Иова, пытавшихся втолковать растоптанному судьбой человеку, что без его явной или тайной вины дело тут никак не обошлось.

Мы помним, что единственный аргумент, который смог-таки убедить библейского патриарха, был иррационален до безобразия — и это было богоявление.

Рационалист первым делом задаётся вопросом: «Почему???» — и ожидаемо не находит ответа. Мне, в отличие от рационалиста Иова, единственно важным обстоятельством здесь видится не причина, а следствие.

Я не знаю, почему и зачем. Но если что-то и убеждает меня — то именно тотальность страдания.
Тот, кто в состоянии нести (и выносить) неподъёмный груз вселенской боли и скорби, просто не может не быть всеблагим.

Человеческая мысль теряется, пытаясь постичь масштабы мироздания — все эти пугающие миллиарды и центезиллионы мер мёртвой материи (светолет, атомов, галактик).

Что до меры вселенской боли — где уж тут размышлять о звёздах и мирах? Для меня и один крохотный котёнок — слишком. Казалось бы, чего там — тоненькая царапинка на сердце. Но она до сих пор не зажила.

Это довольно странная теодицея. Однако другой у меня нет. И, более того, я не уверен, что другая — вообще возможна…