Заметки

Муся

Возвращаясь из многочасового странствия по осенним полям и рощицам, шли мы с приятелем мимо садового товарищества.
Дачи в пору предзимья напоминают мне кладбище: такая же бесконечная мешанина характеров и судеб, овеществлённая и неподвижно застывшая в дереве и камне, такая же пустота покинутости и отдалённого, молчаливого присутствия.

Идём мимо закостеневших на морозе строений, череды разноликих, калейдоскопно сменяющихся оградок, торжественных, как надгробные изваяния, заиндевелых деревьев и кустов.

И вдруг слышим живое, жалобное мявканье. По неглубокому ещё снегу,  от радости и нетерпения — вприпрыжку   бежит к нам из глубины садовых участков худая серо-сизая трёхцветная кошечка.

Чтобы не обнадёживать её понапрасну, мы поскорее ушли — даже угостить её было нечем. Помяукала она, помяукала нам вслед, но, видя, что не останавливаемся, привычным подлазом юркнула под ближайший сарай, сделанный из автомобильного фургончика.
А вечером с женой мы держали семейный совет. Решили на следующий день, перед отъездом в город, завернуть на дачи: будем искать и звать; если выйдет и дастся в руки, заберём с собой. Не очень-то хочется взваливать на себя дополнительную ответственность, но выбора, пожалуй что, и нет: зиму она здесь никак не переживёт.

К транспортировке мы подготовились основательно: вместо сумки-переноски, взяли мою самую мягкую и самую просторную кофту, купили двести граммов ветчины. Кроме того, я сунул в карман  фонарь, чтобы осмотреть пространство под сараем: вдруг это кошка-мама и у неё там в гнезде котята.

Приезжаем: давешней знакомой не видно, у сарая никаких следов. Может быть, случайно пробегала вчера мимо и заметила меня. Но всё-таки решили покискисать, и вот через минуту-другую слышим — кричит издалека;  мчится к нам во весь опор. Протиснулась через щель в заборе (казалось, только змее по силам просочиться) — и давай тереться о наши ноги; хвостейка тоненький, но напружинила его, выставила трубой. Так ей радостно, что люди рядом, что наконец она не одна.

На параллельной аллее заметили печной дымок. Вроде кошка и бесхозная — судя по тому, как она выбежала нам навстречу, как набросилась на еду и стала, давясь, глотать большими кусками. Но для очистки совести пошёл я разведать обстановку. 

Владелец участка попался словоохотливый: история, увы, обычная — летом привезли соседи кошечку на дачу, а в октябре, закрыв огородный сезон, тут её и бросили; а она крутится неподалёку, никуда не уходит; всё ждёт, наверное.

Теперь у кошки Муси новый дом. Она совершенно счастлива, непрерывно мурчит и, стоит её приласкать,  топчется так называемым молочным шагом, который у кошачьих выражает высшую степень доверия и любви. Ест она, правда, ещё слишком торопливо — словно опасается, что пища может исчезнуть в любой момент.

Отмороженный кончик уха, конечно, не вернуть, но так оно даже импозантнее: по внешности Муся — теперь наполовину британка (особенно если смотреть с правой стороны).

А что сказать про тех, кто в святой простоте оставил кошку умирать от голода и холода на даче? — Про них мне сказать нечего. Разве что напомнить:  в девятый, и последний, круг ада, ниже  убийц, насильников и палачей, Данте поместил предающих доверие…