Когда я еду привычной дорогой в университет, время от времени кто-нибудь просит водителя маршрутки остановиться у «Детского питания». Магазин с таким названием перестал существовать, наверное,  уже лет двадцать назад. Но просьбы остановиться у давным-давно выкупившей это помещение пиццерии «Кампанелла» (или «Кантанелла» — ну вы знаете, что-то такое красное с зелёным на вывеске) я не слыхал ни разу.

Это доказывает, что большинство из нас ценит ту неоценимую свободу, которую даёт нам стабильность в мелочах.

Стабильность в мелочах хороша тем, что избавляет от необходимости постоянно помнить множество ненужных деталей: привычные вещи находятся на привычных местах, от них не ожидаешь никакого подвоха; можно отбросить мелочи и сосредоточиться на существенном.

После череды отмен и контротмен перехода с летнего времени на зимнее я, например, окончательно утратил представление, по какому времени я живу, и уповаю единственно на добрых людей, которые подскажут, когда надо переводить часы в квартире. Я всё ещё до конца не переучился говорить вместо «милиция» — «полиция»: чтобы выбрать нужное слово, мне каждый раз приходится совершать ничтожное — но всё-таки усилие. И не исключено, что, когда я наконец переучусь, полицию ради восстановления «исторической справедливости» снова переименуют в милицию.

Вообще историческая справедливость — очень капризная штука. Вот, например, улицу Партизанскую хотят переименовать к трёхсотлетию Омска в Шпрингеровскую — ради восстановления исторической справедливости: жил некогда генерал-поручик Иван Иванович Шпрингер, который и построил омскую крепость.

Я ничего не имею против Ивана Ивановича Шпрингера. И против перемен к лучшему. Когда, например, получал зарплату в двадцать тысяч рублей, переехал в Европу и стал получать двадцать тысяч евро. Или когда для бездомной кошки нашёлся хороший хозяин. Или поэт Пупкин написал 444-е по счёту никому не нужное стихотворение. Кто-то, конечно, может заявить, что эта перемена — к худшему. Но по мне — так ничего. Особого урона от этого человечество не понесло, а Пупкину — приятно, ибо в муках творчества он находит неизъяснимую сладость.

Но вот перемены во имя исторической справедливости мне не милы. Они обычно самые тухлые и самые бессмысленные из всех. Даже от безоговорочно гадских перемен толку больше — они, так сказать, возвышают дух, мобилизуют на борьбу, наполняют предощущением катарсиса, что ли.

А перемены во имя справедливости только покушаются на мою и без того разлаженную внутреннюю таксономию.

Поэтому я за партизан.

При всём уважении к Ивану Ивановичу Шпрингеру.